Геннадий Прашкевич - Земля навылет[litres]
Сказать ему про рака Авву?
Но математик Н. сам спросил:
— Когда в последний раз ты сталкивался со своими зомби?
— С какими еще зомби? — переспросил Алехин, боясь, что Верочка опять покраснеет.
— Ну, с этими своими хулиганами. От которых тебе по зубам прилетело. И на которых ты сержанту жаловался.
— А вы откуда знаете?
— Ты отвечай. Не тяни. У нас мало времени.
— А-а-а, эти… — неохотно припомнил Алехин. — Ну, пару часов назад… Гоняли меня по лестницам… И теперь, может, бродят по двору. Их Бог разумом обидел.
— Разум — тонкая штука, — засмеялся математик. — Можно и красную рыбу считать дурой, а она за тысячи километров посреди океана находит путь к своей единственной, затерянной на островах речке.
— Да не считаю я красную рыбу дурой.
— Тогда и зомби не считай хулиганами. У них особенное назначение. Как и у тебя. Как у всего сущего.
— Ой, посмотри!
Алехин бросил трубку.
На кухне рождалось странное молочное сияние.
Нет, к счастью, оно рождалось не в кухне. Оно рождалось за окном, на пустыре, над обгорелыми метелками деревьев, совсем недавно окружавших деревянный домик Алехина.
Прижавшись носами к влажному стеклу, Алехин и Верочка замерли.
В нежном молочном свете прямо над черным пожарищем мерцал и переливался смутными радугами огромный зеркальный шар. Он был величиной с пятиэтажный дом, не меньше. А со стороны рокового переулка со всех ног мчались к переливающемуся радугами шару Заратустра Наманганов в кавказской мохнатой кепке, чугунный Вий в сырой телогрейке, и тот, третий, маленький длинноволосый. Всю эту троицу энергично преследовал сержант Светлаев, видимо, вернувшийся из дальней командировки. На ногах сержанта красовались меховые унты, на плечах — теплая меховая куртка. А толстые штаны поблескивали, как подошвы. Наверное, были обшиты тюленьей шкурой. Бежал Светлаев споро, но было видно, что догонять хулиганов не собирается.
Прижавшись друг к другу, они смотрели на огромный зеркальный шар.
На мгновение Алехину показалось, что он видит в шаре отражение свое и Верочки, но, наверное, это ему показалось. Не было там никаких отражений. Только медленно, как спирали, ползли по поверхности шара смутные радуги. А Верочка опять ойкнула, и они увидели, от кого это убегали Заратустра и его кореша.
Не от сержанта Светлаева. От рака Аввы. И в отличие от сержанта рак Авва здорово превосходил беглецов в скорости. Все псевдоподии работали так стремительно, что, казалось, рака несла невидимая воздушная подушка, не дающая пыли. Ударила яркая вспышка, и длинноволосый исчез, не добежав десяти метров до зеркального сверкающего шара. Ударила вторая, и исчез Вий. А потом растаял в воздухе Заратустра.
Сержант Светлаев остановился.
Сунув руку под куртку (наверное, там висела кобура), он изумленно следил за раком Аввой, вдруг необыкновенно раздувшимся. Одним прыжком рак Авва достиг шара и слился с его зеркальной поверхностью. Будто старинный монгольфьер, шар начал плавно взлетать пожарищем, над пустырем, над городом…
— Это НЛО, Алехин?
Боясь соврать, Алехин кивнул.
Померк молочный свет, заливавший пустырь. Сразу стало сумрачно. Верочка с полными слез глазами обернулась на разгромленную квартиру:
— Алехин, как же мы будем жить?
Он вздохнул и потянулся за сигаретой, но Верочка остановила его:
— Давай не будем больше курить, Алехин.
Он кивнул.
Как в последний раз (а может, правда в последний), он увидел вдруг берег моря, уютный домик с балкончиками, сосны, похожие на рыжий укроп, и нелепых рукокрылых. Услышал страстное: «Шлюссен, шлюссен, майн херр…» И рыжее неземное солнце разостлало по морю колеблющуюся дорожку. И он понял, что никогда не будет у него такого уютного домика. И не будет он жить среди рыжих сосен, похожих на укроп. И никогда не услышит шелеста рукокрылых. И не станет Большим Героем, которому благодарное правительство и благодарный народ могли подарить домик с балкончиками. Не будет никогда у него такого внимательного правительства.
— Какое сегодня число? — спросил он.
— Уже двадцатое, — тихо ответила Верочка. — Август. Осень на носу. — И опять подняла на Алехина полные слез глаза: — Как же мы теперь жить будем? Ведь у меня ничего-ничего не было застраховано.
— А ты плюнь, — мягко посоветовал он и подошел к странным образом уцелевшему на тумбочке телевизору. — Мы с тобой будем хорошо жить.
И обрадовался, указывая на вспыхнувший экран:
— И в театр не надо ходить. Снова «Лебединое озеро»!
Новосибирск,
20 августа 1991 года
Доктор Микробус
Если хочешь увидеть Куумбу, нужно встать спиной к чему-нибудь красному и перед этим с минуту обязательно смотреть на солнце. Затем нужно сложить ладошки перед грудью лодочкой и быстро повернуться вокруг себя 7 раз. И потом приоткрыть глаза. И тогда в просвет между ресницами можно увидеть, как Куумба бежит от одного края глаза до другого — яркая такая точка света. Если повезет, она остановится, станет умываться или еще что-нибудь вроде того. И уж совсем редкий случай — поманит лапкой или чихнет. Куумба живет за ушами у счастливых людей, там она спит, играет, занимается своими делами. Так что, выходит, в том, что ты видишь Куумбу, ничего хорошего нет, ведь счастливые люди про нее даже не знают.
Т.С.
ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ
(как мы зажигали летом)
БАЛЛАДА
На подошве Олимпа ночью одной
сидели влюбленные под двойной Луной.
Он сказал: «Я верен тебе всегда,
ты для меня как серебряная звезда».
А потом сказал в потоке лунного света:
«Жду от тебя, любимая, добрых слов или совета».
«Хочешь правду узнать? — сказала она. — Не могу я тебя любить.
Ты пространство Олимпа решил без меня покорить».
Так сказала: «Уйди, даже руку тебе не подам.
Между нами разлука равна световым годам».
Он ушел, и теперь только письма мои во сне
напоминают ему обо мне.
Мне скоро пятнадцать, а я главные положения путаю.
Глухой
Вся Вселенная — в дырках. Как швейцарский сыр. Пылевые туманности, скрытая материя, черные дыры, «полости Глухого», конечно. Когда из Центра исследований исчезла любимая обезьяна Цикады — хульман, Цикада пришла ко мне: «Подумаешь, дырки!» И спросила: «Где хульман?» Я жестами показал: зря ты своему любимчику голову выбрила, природа не терпит пустоты. Бритая обезьяна чувствует себя неловко, показал я жестами, будет стесняться, а значит, прятаться. «Кого ей стесняться? У нас все свои».
